Павел Кренёв
Деревенские дурачества
У нас на Белом море дурачеством называют изначально доброе, однако, глуповатое, или излишне простецкое, или совсем уж неуместное поведение местных шутников, которые хотят людей рассмешить таким вот поведением. Практически всегда поступки их получают пространную аудиторию, они широко обсуждаются, и отголоски их долго потом звенят и звенят в народе. А сами шутники приобретают у населения статус придурков, но придурков добрых, безответных и даже любимых. Вообще говоря, публика ценит их и говорит о них сугубо положительные вещи. Каждому приятно, когда о ком-то из земляков могут сказать:
- Вон придурок наш идет, такое отхохмил вчерась…
А о тебе самом такое не скажут. Никто придурком не назовёт. А тебе и жаль…
Ты же понимаешь, что простые добрые слова в твой адрес стоят не очень-то дорого. Проблема их в том, что они не запоминаются, люди произнесли их и тут же забыли. И слава твоя, которая только что грелась в твоих ладонях, улетает от тебя белой птицей и больше к тебе не возвращается.
Это печальный, но очевидный факт.
А вот быть на деревне любимым придурком – это дорогого стоит!
Я и сам, говоря честно, хотел бы ходить в таких вот придурках, да и получилось бы, наверное, это, только вот сильно сомневаюсь насчет определения «любимый». Это еще заслужить надо!
Они сильно в деревне шкодят, но, что удивительно, народ не обижается. Нет, конечно те, в отношении кого «нашкодили», ходят какое-то время с надутой губой, но потом, по прошествии малого времени, их оттопыренная губа возвращается снова в свое обычное положение, и мир приходит опять в деревенские дома.
Сильно способствует наличию в деревнях древнего Поморья народных традиций, которые назидательно рекомендуют своей молодёжи всячески хохмить и устраивать разные весёлые глупости в отношении ничего не подозревающих рядовых деревенских граждан, которые зачастую являются близкими родственниками самих хулиганов.
Вот вам самый обычный пример.
Стоит тихая морозная ночь. Деревня умиротворённо спит в уснувших домах. Хотя на дворе пора Рождественских Святок – время разнообразных шуток и всякого рода «подколов» (период от Рождества до Крещения Господня, длящийся две недели – с 7 по 19 января). В высоком черном небе радостно помаргивают друг дружке золотые звёздочки, которые с восторгом глядят на деревню и с умилением наблюдают, как деревенское хульганьё отмечает праздничное событие.
В эту самую пору деревенские жители с некоторым страхом, но и с надеждой ждут, какими же новыми дурачествами порадуют их местные озорники?
А вот и они!
По деревенской улице, пользуясь сплошной чернотой ночи, тихо-тихо идут по направлению к колхозной конюшне четыре молодых человека – четыре крепких колхозных парня лет семнадцати. Тихонько поскрипывает под многократно подшитыми, растоптанными валенками январский снежок. Местные собаки, которые, конечно же видят и слышат их, не реагируют и не начинают лай, что они не преминули бы сделать, будь вместо деревенских парней кто-нибудь чужой. Этот сигнал тревоги немедленно подхватили бы другие местные Шарики и Жучки, и давно бы уже голосило все деревенское собачье население о том, что в деревню прорвался враг! Но тут – особый случай! Звуки шагов, а также голоса буквально всех деревенских старичков и старушек, мужиков и жёночек, а также всех их детей, всех чад и домочадцев поморской деревни собаки знают распрекрасно и не унижают себя пустопорожней брехнёй, чтобы не стыдиться перед добропорядочным населением деревни, а также перед другими кобелями и суками, обитающими в ней.
Группа молодых людей крадётся к конюшне.
Что за интерес такой у молодёжи в холодную январскую ночь? Обычно так ведут себя всякого рода воришки, но чего можно украсть у деревенской конюшни? Не лошадь же, и не клок сена – больше-то и взять нечего! Тем более, что лошадь в деревне украсть невозможно: куда на ней поедешь, если все знают, что она колхозная?
Вот они тихонько подходят к конюшенному забору и что-то высматривают около него. Взор их обращен к куда как простецкому, сугубо крестьянскому предмету – к прислоненным к забору обыкновенным, довольно задрипанным и раздолбанным в постоянном обиходе, широченным и тяжеленным саням, предназначенным для перевозки в зимний период сена, мешков с картошкой, строительных материалов и даже навоза, то есть всего того, чего требуют колхозные нужды. Сани эти, прислонённые к забору, стояли-стояли в ночной этот час и, как говорится, никого не трогали. Они просто-напросто ждали очередного груза, который всей тяжестью навалится на них опять и который надо будет куда-то перевозить, несмотря на то, что сил и возможностей у саней к перевозке неимоверных тяжестей больше практически не осталось. Но кто в колхозе спрашивает: можешь ты или нет что-то делать? Говорят, надо и все! И ты поехал…
Молодые люди, озираясь по сторонам, стараясь не шаркать и не издавать лишних звуков, подкрадываются к саням, трогают их, потихоньку расшатывают и, наконец, с величайшими предосторожностями отрывают от забора, наклоняют и ставят на полозья.
- Теперь давай! – вполголоса, но повелительно даёт команду один из участников налёта на колхозное хозяйство. Все берутся за оглобли, дружно подают вперёд, и сани уже движутся по наезженной дороге, которая идет вглубь деревни. Как только повозка встаёт на твердую, укатанную колею, двое ребят прыгают на ивовый настил, наброшенный поверх саней, и двое других, что были покрепче, держа с двух сторон оглобли, тянут сани вперёд…
Так они молча шли и шли, вот уже и середина деревни, вот уже и колхозный клуб… А вот и дом деревенского весельчака и балагура Аполоса Трофимовича Тряпицина, едкого и подковыристого, но безвредного и безответного старого колхозника. Одновременно знаменитого хохмача, способного рассмешить по любому поводу всю деревню. Шутки и козни строил он деревенским жителям постоянно, но вот ему самому никто еще не смог учинить хоть какую-нибудь «заваляшшу» шутку. Да желательно такую, чтобы народ действительно повеселился, чтобы отомстил деду Аполосу за его шуточки и подковырки, нанесённые его «чрезмерными вольностями». Ребят вдохновляло то, что дедушка и сам рад был, когда его веселая работа приносила результат, когда народ с нарочитым возмущением воспринимал его юмор.
Гордый таким неуязвимым положением, иногда после выпитой рюмки, а то и двух-трёх, дедушко Аполос становился посреди деревенской дороги под тусклой электрической лампочкой, еле светящейся напротив его дома, на свои давно утратившие форму войлочные катанки, и, придерживая левой рукой сползающие с тощих бёдер ватные штаны, поднимал вверх сухой правый кулачек и подсевшим старческим голосом, как мог, громко выговаривал своим землякам:
- Хрена с два вам, а не отомстить! Не народилсе ишше на деревни такой умник, штобы меня переборол в шуточках-то моих! Я вам, едри вашу, ешшо устрою жись!
Конечно, столь независимый статус деревенского весельчака кое-кого маленько раздражал на деревне, кое-кто хотел бы изменить столь вальяжное положение земляка, да вот не получалось у них, не получалось.
О нем писали даже в районной газете и все жалели, что Аполос Тряпицын в начале трудовой биографии выбрал не тот путь.
- Тебе бы, дедушко, в клоуны надо было бы итить. Самолучшой кривляко вышол бы с тебя…
А он и в деревне всю свою жизнь слыл нештатным клоуном. Был он по должности колхозным бригадиром, а это живая связь с людьми – каждодневная организация труда на разных участках: кого куда послать, какой объем работы выделить – одного направить на сенокос на такую-то пожню, другого на ремонт колхозной фермы, третьего – на рыбодобычу… И всюду с шуточками-прибауточками, с пониманием характеров и особенностей каждого человека.
- Ты, Татьяна, почто худо коров выдоила намедни? Ходили оне бажоны, орали на всю деревню… В следушшой раз тебя саму подою, штебы знала… Сам за твои дойки тебя подергаю, узнашь, как надоть.
Жёночки хохочут, мужики ржут… Всем весело. Но работа у него шла. Любили его все.
Все попытки местного населения каким-либо образом, в шутку, конечно, насолить деду и маленько в отместку посмеяться над ним, результатов не приносили.
Молодёжь, угнавшая от конюшни колхозные сани, именно такую вот задачу перед собой и ставила. Знали, что обижаться он не будет. Наученные горьким, бесполезным опытом хоть как-то покарать, говоря точнее, проучить хитроумного деда Аполоса, молодые люди подготовили и осуществили коварную операцию.
Они задолго её готовили и приурочивали как раз к святкам, продумывали все детали. И вот, когда уже полным ходом шли святки, тогда и развернулась она, эта самая – тайная операция, куда втянуты были лучшие хулиганские силушки деревни. Момент, который мы описываем, включает в себя наиболее интригующие, можно сказать, леденящие душу события.
Что же происходило тогда, в ту безлунную, святочную ночь в нашей поморской деревне?
Молодёжь притащила к дому деда Аполоса расхристанные, раздолбанные сани, присела на них и стала думать, что делать дальше? Замысел был только один – втащить их в аполосов дом и там оставить. У постороннего читателя тут возникает простой вопрос: а зачем? Какой в этом смысл?
Резон в том, что никакому, самому сильному мужику не вытащить обратно одному мёрзлые, тяжеленные зимние сани из дома на улицу. С какой стороны ни смотри – это страшно неповоротливый, неуклюжий , бесформенный груз. Кто бы ни взялся, если ты один, ты не протолкнёшся сквозь двое дверей: сначала выход из дома, а потом еще – из веранды. Одному это сделать – совсем не сподручно, просто невозможно. Поэтому молодых парней было четверо человек – двое на оглоблях, двое – на кончиках полозьев, сзади.
Входная дверь была, конечно же закрыта, но у лазутчиков всё было предусмотрено: один из них, шестнадцатилетний Венька Пятигоров, дальняя родня деда Аполоса, еще днем заскакивал к дедушке «попить чайку, да языком почесать, потому как давненько не захаживал в гости к ему». Ну вот он чайку попил с родным Аполосом, а потом сходил на поветь якобы по «малому делу», туда, где располагался домашний «нужник» и заодно заложку-то и отвернул. Дверь на поветь с тех пор была не «на замке», открытой была.
Проникнуть потихоньку кому-то одному через эту заднюю дверь в дом, пройти крадучись сквозь него аж до самых дверей входных, чтобы открыть их, потом вместе с остальными лазутчиками затащить с улицы вовнутрь громоздкие шалаги, было совсем не простым делом. Да еще так, чтобы мышь не пискнула, и, чтобы, не дай того Бог, проснулся бы и открыл свои глазки драгоценный дедушко Аполос, и во всю свою не слабенькую поморскую мощь заорал бы с перепугу, обнаружив в родном доме чужих людей… И, не приведи Господи, треснул бы кого-нибудь по башке в интересах самозащиты… И не слабо бы треснул. Может быть и родню свою – Веньку прикокошил. Он крепенький еще Аполос.. Знамо дело: истовый поморский корень! Чего не сотворишь, не разобравшись в обстановке…
Этого молодые лазутчики допустить не могли. И они действовали тихо –тихо, сняли на входе валенки, чтобы не шаркали сто раз подшитые заплаты, давно ставшие твердыми, спресованными в камень, передвигались по деревянным полам неслышно, в шерстяных носках, издававших при ходьбе только лишь лёгкий шелест. С большим трудом затащили они в сени громоздкие сани, опасаясь, чтобы не стучали по углам и не шаркали по стенам а потом развернули их в прихожем коридоре поперек входной двери и потихоньку – потихоньку выползли из «дедушкового дома» и разбрелись по своим домам. Каждый шел и хихикал: «операция возмездия» в отношении искренне уважаемого всей деревней «дедушка Аполоса» похоже что удалась. Как-то он отреагирует?
С самого раннего утра
раздавался во всю ширь Летнего берега
ядрёный мат деда Аполоса. Он в одних
кальсонах, в валеночных обрезках бегал
около дома и голосил страшенные
ругательства в адрес незнамо кого.
А как дело-то было? Дедушко
проснувшись, чувствуя острую потребность
в том, чтобы срочно добраться до отхожего
места, еле выполз в сени, с гигантским
трудом, ничего не понимая, перелез через
невесть откуда взявшиеся в доме мёрзлые
сани… Потом с вытаращенными глазами
все-таки справил свою нужду там, где
нужно… А когда справил, вот тогда выбежал
на улицу… Ему некогда было надевать
штаны. Дедушко орал на всю деревню так,
что скотина во всех деревенских хлевах
испытала большое беспокойство… Несколько
взъерошенных мужиков, тоже выскочили
на улицу:
- Чего стряслось-то, Аполос Трофимович? – спрашивал его народ.
- Мать-мать-мать-мать! - сиплым голосом отвечал дедушко Аполос. Он маленько простыл в это утро, и ничего толкового, кроме этих слов больше сказать не мог.
Целых три дня дедушку мучил один только вопрос: кто это сделал? Он задавал его повсюду: в сельсовете, в школе, в колхозной конторе… Все строили умные физиономии, чесали затылки, глядели в потолок… Но никто не признался. «Можа, и не знают оне, кто, да что? Хульганьё-то тожа оно умно всяко… Не пойдёт же всем докладать, я, мол, совершил… Тут хитре надоть…»
И дед решил обратиться к родне своей – Веньке Пятигорову. Тот в деревне шмыгает повсюду, много чего знает. Не хотел иметь дело с ним, да пришлось. Сколько раз он вредил деду своему, когда был еще совсем малявкой! Один раз, когда Аполос закрылся в туалете по большому вопросу, тот подкараулил этот момент и потихоньку повернул деревянную заложку, запер дедушку своего, а сам умчал по своим неотложным детским делам. Заложку эту сам дед Аполос, как назло, только что смастерил из елового кренька, крепчайшую… Долго он сидел в позе орла, барабанил дверь и кричал, часа три… В доме он жил один…
В общем, не хотел дед вновь идти к Вене, но жизнь такая штука: хочешь-не хочешь, а надо опять конаться к родственничку. Матушка наша жизнь форменным образом вынудила Аполоса это сделать. Вопрос заел, а решения нет и нет. Сани как стояли, так и стоят в сенях… Люди похаживают вокруг, да около, похихикивают. Да все с издёвочкой, с явной, хоть и добродушные все люди. Земляки, мать их… А он сдачи не дал придуркам… потому, что не знал, кому давать. Дедушко не любил, когда не получается дать сдачи. Ну, что сделаешь, пошел к внучку своему, к Веньке. Тот полёживал, засранец, на диване, жевал сухарики, читал какой-то журнальчик замызганный. Может, и не читал вовсе, а так выдрючивался, мнил из себя, что грамотный очень.
- Слышь, родня, - начал Аполос с порога, - ты помог бы мне, родне своему.
- А чево такое, чево? – Веня, видно что, нехотя оторвался от журнальчика, привзнял от подушки нечесанную голову и осословело уставился на Аполоса:
- Чево, дедо?
Аполос Трофимович сообразил, что приглашения войти в дом и куда-нибудь присесть он не дождется, поэтому принял решение взять инициативу на себя. Он решительно шагнул вперед, с дивана, на котором разлёгся внучок его хренов, схватил за край стоящую там табуретку и плюхнул её рядом с кроватью, совсем близко от Вениной физиономии. Плюхнулся на неё сам.
И посмотрел Вене в глаза. Глаза у родного человека были растерянные и глядели почему-то в разные точки.
-Как ты считашь, внучок мой, хто ето сделал?
- Хто, чево, как?
- Дурака –та не включай, Венька. Хто шалаги мне в сени затянул? Ты должон ето знать. Можа в деревни хто чего сболтонул? Дак скажи…
Веня осознал наконец, что сейчас его бить не будут, а самое главное, он пока в стороне.
- Не знай, дедушко, не знай… Я в деревни чичас пошарю, можа и вызнаю чево-нинабудь…
Аполос, посидел еще, похмыкал, потом сообразил, что говорить-то больше, собственно говоря, и не о чем, похряктел и дал родне своей последнее наставление:
- Ты, Венька, главно дело, вызнай, хто ето дело вывернул вотэдак. Шутник, мать его… А я уж сображу, как, да чего дальше –то… Понял-нет?
-Понял, конечно. Чё тут…
- Ну я заскочу позжее, вечерком. Вызнай, родня, спрошу с тебя…
Как только за дедушком хлопнула калитка, Веня в срочном порядке убежал в нужник. Очень ему захотелось туда сбегать после визита дорогого деда…
А потом быстро-быстро набросил какую-никакую одёжку и помчался опять к друзьям своим, с которыми раньше они сварганили боевую операцию с колхозными санями.
Боевые товарищи посидели, покумекали и решили всё правильно. Первым делом надо успокоить деда Аполоса. А для этого его надо бы втравить в другую боевую операцию с задачей отомстить за моральные страдания любимого все деревней дедушка. Первым делом надо вместе собраться и выволочь сани из ни в чем неповинных сеней Аполосова дома.
Так и порешили.
На следующее же утро все четыре молодых парня под предлогом оказания помощи доброму человеку пришли к старому Аполосу и под его руководством долго и старательно вынимали тяжеленные сани из его дома. Полозья все время за что-то цеплялись, оглобли упирались в углы и стены, и их с огромным трудом приходилось выковыривать из новых и новых препятствий… При этом молча удивлялись тому, как им самим удалось в сплошной темноте, без всякого шума, не разбудив чуткого деда Аполоса, втащить широченные сани в дом? Если бы он проснулся и выскочил в коридор, у них, без всякого сомнения, создалось бы много проблем…
Дедушко так и не понял, кто сотворил в отношении него такую вот авантюру.
А потом они все вместе уселись за кухонный дедушков стол и стали думу думать…
Ребята предложили деду Аполосу план, от которого тот пришел в форменный восторг. А потому во время разговора сидел со страшно довольной физиономией, все время хихикал, «мыкал» и «гмыкал», взмахивал сухонькой рукой и лишь изредка влезал в разговор, правда, предлагал всегда что-то дельное.
А решено было вот что.
Заговорщики предложили, пока продолжаются святки, и можно вытворять любые штуки, поднять те же самые сани не в сени, не на поветь, а прямо на крышу дома родного брата деда Аполоса – Евлогия Трофимовича Тряпицына, тоже подковырщика, каких свет не видывал, только рангом, конечно, помельче, чем единоутробный его брательник.
Молодёжь, включая Веню Пятигорова, с самого начала идею подхватила, но возникли сомнения, вполне обоснованные.
- А не обидится ли дедушко Евлогий? Уважаемый человек, участник войны?..
У Аполоса эта затея наоборот вызвала живейший интерес.
- Не-е, не обидичче он! Пусь-ко порадуичче братуха мой, што его тоже вспомнили.
Весёлые они – братья Аполос, да Евлогий и необидчивые. За что и любит их народ.
Операция по затаскиванию саней на крышу деда Евлогия была не менее животрепещущей. Аполос в ней участвовал, но очень скрытно, все как бы в сторонке был, чтобы родной брат не расстроился, если бы вдруг увидел его на стороне заговорщиков. Что из себя представляла эта операция, взволновавшая потом умы односельчан, потрясенных грандиозностью смелости и, я бы сказал, наглости (в хорошем смысле) участников, её организовавших?
Вот как это было.
В святочные дни люди вдруг увидели на крыше дома, в котором проживал замечательный человек Тряпицын Евлогий Трофимович, единоутробный брат Аполоса, колхозные сани, Все останавливались и смотрели. Необычное, надо сказать, было зрелище. На любой деревенской крыше, как и на любой городской, можно ведь увидать чего угодно: ворону, чайку, орла, трубу, лестницу… Но, чтобы деревенские сани, на которых лошади в зимнюю пору возят что-то полезное для деревни и, как правило, тяжелое. Саням вообще не место на крыше.
Это перебор! Такого не может быть! – скажет любой. И будет прав. Если это не в святочные дни, которые называются Святками. В Святки возможно всё!
Просто группа деревенских шалопаев под идейным вдохновляющим руководством опытного специалиста по организации дурачеств Аполоса Трофимовича Тряпицына, которая, надо признать, удачно, в простецких деревенских условиях реализовала непростой инженерный проект. Все делалось наощупь, иногда наугад, но в результате всё срослось и всё получилось, благодаря его многолетней крестьянской смекалке и хватке. Тут надо обязательно добавить, что именно эта группа в том же составе, с теми же самыми санями двумя днями ранее организовала и осуществила другое диверсионное мероприятие в отношении самого Аполоса. Только он об этом еще не знал…
В условиях абсолютной темени, практически наощупь, ребята перекинули через крышу дома прочную капроновую верёвку, с другой стороны дома привязали за передок сани и начали тянуть. Два человека, бывшие на противоположной стороне, приподнимали сани за полозья и направляли, чтобы держались они ровно, чтобы не болтались в воздухе, чтобы встали правильно, когда поедут по крыше…
Они не разговаривали между собой, вели себя исключительно тихо… Когда сани были посредине крыши, закрепили конец верёвки и также тихо ушли.
Это была отлично выполненная тайная операция по очередному «дурачеству».
Народу она доставила исключительную радость.
Мудрее всех поступил хозяин дома, на крыше которого оказались сани. Он не снял их до окончания святочных дней – Евлогий Трофимович Тряпицын, хотя люди ходили вокруг и посмеивались. Но это были добрые улыбки и добрый был смех. Он тоже, как и его родной брат Аполос Тряпицын приобрел надёжную добрую славу организатора праздничных «дурачеств».
Но молодые парни все же нашкодили, чего там говорить. Так или иначе, они подставились перед двумя деревенскими мудрецами, которых искренно и глубоко уважали с самого раннего детства. А ведь надо жить дальше, в одной деревне, и жить надо мирно… Они собрались вместе, провели совет и порешили…
На следующее утро все четверо явились сначала к деду Евлогию. Попросили его прийти к брату своему Аполосу.
- А пошто ето? Зачем?
- Очень надо, очень просим.
И дедушко Евлогий пришел к своему брату Аполосу. А там, около дома, пожидала его вся хулиганская четверка, которая вместе с ним пришла к аксакалу дураческих наук деду Аполосу.
Ребята не зря провели это время и кое что надумали.
Они принесли с собой бутылочку «Русской водочки», разлили по чарочке и сказали: -
- Это мы совершили два эти дурачества. Теперь мы приносим вам свои извинения и заверяем, что больше так поступать не будем.
Сами выпивать не стали.
Братья Тряпицыны некоторое время остолбенело глядели на них, потом глотнули по своей рюмочке… Всё делали молча… Потом Аполос сказал:
- А я думал, узнаю, прикокошу…
Евлогий добавил:
- И я тоже также считал.
Братья долго хохотали. И Аполос добавил:
- Хороша замена нам растёт…
