+ СВЕТ РУССКОГО СЕВЕРА
Павел Кренёв
Деревенский бег с препятствиями
В самом деле реальная история, имевшая место на Летнем берегу Белого моря. Правда, имена и должности некоторых героев изменены из искренне доброго к ним отношения.
Тихо-тихо меркнет уходящий день. Солнышку поднадоело день-деньской растрачивать своё тепло впустую, выбрасывая его в бесполезную космическую бездну. Доброе светило знает, что на всём огромном пути его лучей почти нет объектов, на которые не жалко было бы излить его энергию и хоть бы кого-нибудь согреть, вдохнуть жизнь или оживить чей-нибудь организм…
Впрочем, вон на том голубом шарике всегда есть какое-то шевеление, всегда присутствует что-нибудь необычное, там по обыкновению, копошатся некие мелкие существа, бегающие на двух тоненьких ножках, спорящие друг с другом, иногда устраивающие между собой войны, даже убивающие друг друга, прожигающие дарованную им Солнышком жизнь в бесполезной суете… Светило, хотя само и создало их, этих симпатичных коротышек на одной из самых красивых его созданий, на Голубой звезде, не всегда понимает их, потому, как именно они, в отличие от множества других, его творений, разбросанных по разным планетам космической системы, много уже нагородили такого, что совсем не нравится Солнышку: то воюют между собой, то мирятся, то выстраивают какие-то коробки, в которых живут, то сами разрушают их, делают маленькие кораблики, которые нападают на кораблики другие и топят их… Коротышки эти вдруг начинают стрелять и убивать сами себя… Что с этим поделаешь, они ведь его дети, а детей поневоле любишь и многое им прощаешь…
Там, на берегу широкой полосы воды, около огня, сидят два таких вот маленьких существа, размахивают крохотными ручками, наверное, как-то между собой общаются. Видно, что очень довольны друг другом…
…На берегу Белого моря, на брёвнышке, сидят-посиживают два приятеля, недавно, впрочем, познакомившиеся. Один из них - мой отец, Григорий Павлович, бывший военмор, сигнальщик боевого эскадренного миноносца, дважды едва не погибший в холоднющих водах Баренцева моря после того, как его корабль подкидывало на крутой волне, вспучившейся от взрыва упавшей рядом авиабомбы. А его самого оба раза неистовая сила выбрасывала за борт: куда ему было деваться – корабельному сигнальщику, стоящему на мостике, открытому всем ветрам. Сигнальщика, размахивающего флажками, должно быть видно со всех сторон, чтобы все корабли могли читать его «семафор». Это означает, что его, незащищенного ничем матросика, и сильный порыв ветра, и взрывная волна могут легко сбросить с его мостика… Вот его и сбрасывало, когда рядом падала бомба. Обычно человек в среднем живёт в ледяной воде около четырёх минут, дальше наступает переохлаждение. Отец говорил, что он держался в воде дольше, и поэтому его успевали вытащить из моря на палубу друзья - матросы, поместить в кубрик и отогреть. Ему, конечно, помогало то, что он родился совсем рядом с этой самой ледяной водой, и ещё в самом раннем детстве не однажды попадал в неё, свалившись из карбаса или со льдинки, на которой катался весной, будучи деревенским мальчиком.
Сейчас, в тот момент, когда его разглядывает Солнышко, отец мой сидит-посиживает на брёвнышке рядом с прославленным советским спортсменом и радостно с ним беседует.
Отчего радость в их общении? Она от того, что в кои-то веки в нашу родную Лопшеньгу заявился столь именитый гость – сам олимпийский чемпион по лёгкой атлетике Борис Васильевич Слесарев, и вот он, такой-сякой знаменитый, без лишних помпезностей и кочевряг, сидит на морском берегу, распивает бутылочку водочки и мирно-мирно беседует с простым помором – моим отцом. Разговор идёт на самые что ни есть простецкие, но дорогие и значащие для местных мужиков темы:
- В этом годе, кажись, рыбаки не совсем туды ульнули ставной неводок, с бережными кольями напутали оне, - выводит беседу на важную тему отец и, сильно щурясь, вглядывается в недалёкое морское пространство, где «стоит» сёмужий невод. – Надо было мористе сунуть ево на сажень, а оне в коргу порато запехались, окаянны. Сёмга она всяко не шальна, быват, в нагольно каменьё-та пехачче.
- Ну, дак и чево? Могёт оно и ничево, - пытается поддержать «поморску говорю» олимпийский чемпион. Но у него неважнецки это выходит. «Говоря» эта не сразу людям даётся.
- Нну , дак уж чёго хорошаго-то, Борис Васильевич! За месяц ни хвосточка! Ну, дак я им и подсказал, чево, да как! Подъехал как-то к им на карбаски… Ткнул пальчем – сюды надоть кол бережной, туды – другой… Переколотились оне, снова заметали… Вот тогды и пошло у их… Молодёжь, едри их маковку…
Папа мой, чего уж там, тоже любил форсу навести, а тут такой удобный случай представился…
Оно, конечно, не запросто так, и ни с того, ни с сего проявила интерес к моему отцу заезжая знаменитость: Григорий Павлович – это вам не какой-то простецкий человек «с бухты-барахты», это золотоносная жила для заезжих важных гостей. Вся сёмга, вся селедка пряного посола и сижок, и другое – всё у него, у Григория Палыча! В рыбных посолах он мастер непревзойдённый, на всё Белое Море слава о нём летает на белых крылышках! Даже в московском Кремле его продукцию заказывают! Даже там он в почёте. Ну и наш олимпийский чемпион тоже (куда ему деваться?) к нему, естественно, в ножки бухнулся: угости, мол, хорошей рыбкой, а то обратно в город возвращаться надо, а там ждут: с моря приехал, значит, угощай! Куда ему деваться? Отец мой, из уважения к высоким спортивным регалиям Слесарева, расстарался – считай, что подарил ему за малые деньги, в самом деле, крупненький кусок сёмужки прекрасного, фирменного папиного (Поздеевского) посола, которая, по признанию всех моих друзей, таяла во рту! Сёмужку эту отец завернул в плотный пергамент и преподнёс хорошему спортсмену Слесареву. Чемпион впал от нераспробованного им доселе рыбьего вкуса в полнейший восторг, и под его «ахи» и «охи», и под чудесный аромат вкуснейшей беломорской сёмги, они с батей моим «уговорили» на морском берегу бутылку водки под романтическим названием «Поморская».
Украшением вечера стало, конечно, состоявшееся сегодня же в местном деревенском клубе выступление его, Бориса Слесарева, заслуженного мастера спорта, серебрянного призёра Олимпийских игр в городе Мельбурне (Австралия), побеждавшего соперников в легкоатлетических соревнованиях на виднейших спортивных площадках Европы и мира. Сегодняшним вечером он демонстрировал свои многочисленные золотые и серебряные медали деревенским жителям, потом завернул их тоже в пергаментную бумагу, подаренную моим отцом. Оба пакета – и с рыбой, и с медалями были положены в одну случайно где-то взятую авоську.
Он достойно представил сегодня советский спорт среди тутошних жителей. Ему много хлопали, жители были рады дорогому гостю. Тем более, что Слесарев теперь их земляк – директор Северодвинского Дворца спорта.
Столь тепло встреченный, обласканный восторгами беломорских поморов, бывший олимпийский чемпион не может сейчас не важничать, хотя подспудно понимает реальную цену своей значимости. Ведь, если разобраться, кто он такой: простецкий парень из нижегородской деревни… Повезло в жизни в том, что бегает он быстро, так весь род его был таким – споро шевелил ногами… Только не было раньше олимпийских игр, а ему вот свезло! И почему бы теперь с его-то регалиями не поважничать, не позадирать нос перед народом. Пусть все знают Борьку Слесарева! Кто ещё, как он, из ученика деревенского шорника в такие вот люди выпрыгнул?
Авоську свою с наградами он положил на брёвна, чуть поодаль и скоро совсем забыл о ней, и о рыбе, и о медалях… Причём тут какая-то авоська, если ты выпиваешь «Поморскую» водочку, на Поморском берегу, в поморской деревне, с хорошим и добрым человеком?
Вот сидят они на брёвнышке, посиживают, потихоньку разговаривают, а вокруг них, в прозрачном воздухе купается очарование летнего поморского вечера. Наблюдают они, как огромное, ярко-сиреневое солнце на горизонте долго-долго примеряется, куда бы ему улечься на эту летнюю, белую ночку? Летние ночи – большая проблема для июньского солнышка. Круглый день оно трудится в поте лица, устает сильно, а отдохнуть ему совершенно некогда! Только преклонило голову, подремало чуть-чуть, и вот опять: надо вставать, опять согревать землю и людей!
На этот раз солнышко примерялось-примерялось, да и улеглось за земную кромку, в уютную ложбинку между, морем и небесным краем. Темнота не окутала землю, потому как дневное светило спряталось совсем ненадолго – слишком близко от краешка моря, и Земля не смогла полностью скрыть ни радостного свечения, ни солнечного тепла. Над огромной, в полнеба, западной стороной горизонта весь остаток ночи полыхало гигантское свечение, красное и розовое в нижней части, а чуть выше - к середине неба – слегка затемнённое тёмно-серебристыми, красноватыми снизу перьевыми облачками, уходящими ввысь и видно, что улетающими за горизонт, гонимыми резвым там, в небесах, восточным ветерком.
Море в этот час, лоснящееся, спокойное, отражает все тона и краски лежащего на его поверхности неба, буквально сливается с ним, образуя невероятно гигантскую, единую картину воздуха и воды. Вокруг – благодать по-северному скромных, но нежных красок первой половины северного лета.
Мой отец и бегун Слесарев невольно зачарованно вглядываются в развернувшуюся перед ними шедевральную картину поморской природы.
- Лосо-то како! – вполголоса шепчет мой отец. – Тишинка! - Проживший уже шестьдесят лет на этой земле, он всё не может навосторгаться родными пейзажами.
А знаменитый легкоатлет Борис Слесарев, молчавший какое-то время, не переставший важничать, посидев с полуоткрытым ртом перед раскинувшимся вокруг природным очарованием, тоже высказал своё слово:
- Да, это, пожалуй, что... красиво!
Что поделаешь, человек, всю жизнь занимавшийся отработкой техники бега на короткие дистанции, да еще с баръерами, он знал не так уж много ярких слов, но сейчас сказал это с искренним душевным волнением, даже с восхищением…
Потом, когда были произнесены все заключительные короткие тосты, когда ко времени закончилась в бутылке водочка, легкоатлет высказал благодарность «всей поморской земле за тёплый приём, за искреннюю любовь к нему, простому советскому чемпиону…»
И они стали собираться.
Сборов-то было – все ничего – забрать подаренный отцом кусок сёмги и куда-то убрать пустую бутылку. С бутылкой Слесарев поступил просто и элегантно: как опытный десятиборец, много раз метавший на соревнованиях всякие там диски, копья и ядра, он взял пустую бутылку за горлышко и, сделав три разгонных шага, картинно, по-олимпийски, метнул бутылку в море. Она улетела далеко, очень далеко – в деревне до сих пор не было таких мужиков, кто бы умудрился столь далеко бросить пустую бутылку.
Пикничок, тем не менее, завершался, и надо было прощаться. Чемпион повернулся, чтобы забрать свой заслуженный кусок сёмги… И обнаружил, что авоськи с замечательной поморской рыбой и его медалями нет на том месте, где он её оставил.
Маленько он забеспокоился, но поначалу воспринял факт пропажи свёртка с рыбой вполне с юмором:
- Куда это она затерялась, моя сёмужка? Не иголка же в сено упала. Счас разыщется!
Поискал он под бревном, рядом с ним… Не было рыбы нигде и наград… Да, где им быть-то? Всё ведь рядышком…
Забеспокоился чемпион, заволновался, стал руками шарить под бревном, под другими брёвнами…
Отец, видя, что компаньон чего-то крутится на одном месте, ищет чего-то, спросил, его, что, мол, стряслось? А тот, не зная, что и ответить в столь глупой ситуации, только развёл руками и глазами захлопал:
- Да вот лежала тут сёмужка моя и пропала куда-то?
- Кудысь могла она пропась? Тутогде лежала, помню я…
Стали они искать ту самую авоську, в которой находился знатный кусок великолепнейшей беломорской рыбы сёмги и нигде её не нашли. Как сквозь землю провалилась… Сели опять на бревнышко и стали думу думать, куда она могла подеваться, ежели лежала всё время рядышком и была постоянно у них на глазах?
Ведь никто к ним не походил, не останавливался… Пробегали вроде бы мимо одна-две деревенские собаки, так это собаки, а не люди… Нет, никого тут не было…
В глазах Слесарева появилась и быстро стала нарастать тревога: шутки шутками, а медали в самом деле куда-то пропали? Как же он теперь без них, без олимпийских наград, жить будет? Это ведь было его главное отличие от всех прочих…
Посидели опять, поразмышляли… На деревню, на море, тихо наползла сероватенькая ночь, которую люди именуют «белой», и окружила со всех сторон деревню таинственной, прозрачной сиреневатой вуалью.
Что тут делать?
Григорий Павлович по глубинному опыту своему знал, что в таких случаях надо советоваться с народом. Людям известны все ответы на самые каверзные вопросы.
- Пойдём-ко в деревню, да людей поспрашивам, - предложил он чемпиону, - могёт, хто-то чего и видал…
А знаменитый спортсмен стал уже падать духом, поник как-то, на глазах стал из него улетучиваться и неведомо куда пропадать олимпийский гонорок, который столь заметно надувал его щёки в течение всего их разговора и сквозил, как говорится, изо всех щелей.
И они пошли в деревню. Там, на улицах, уже совсем мало было народа, потому как с наступлением ночи, хоть белая она, хоть какая-то другая, деревенское население старается не шастать по улицам, а мирно спать в своих домах. Однако лето на дворе, и кое-кто всё же полуночничал. Обычно те, кто не спал, страдали какими-нибудь сердечными недугами и поэтому старались перед сном исполнять универсальные на все случаи, одни на всех деревенских больных рекомендации фельдшерицы Марьи Тимофеевны Проскуряковой: «принимать перед сном сердечные ванны». Они сидели теперь перед своими домами кто на отживших свой век стульчиках, кто на старых деревянных лавках и глубоко вдыхали «целебные ароматы беломорской белой ночи».
На скамеечке, стоящей на мосточках около дома его давнего дружка Василия Никитича, сидел сам Никитич и привычно выкуривал вечернюю цыгарку. Он терпеть не мог всяких там современных «сы-сигареточек», а всякий раз доставал с кухонной полки стопочку аккуратно нарезанных белых бумажек, отделял одну, загибал и проглаживал на ней уголок и, засыпав в него из своей заскорузлой щепоти толстую кучку ядрёной махорки, сдобренной папиросным табачком, – он с великой любовью накручивал очередную цыгарку. Это было любимым его делом ещё с войны, где Никитич служил в кавалерии.
С удивлением увидел он своего встревоженного друга в сопровождении какого-то долговязого субъекта в ночное уже время и со слегка отвисшей от неожиданности нижней челюстью, спросил:
- Ты чего это, Гриша, посередке ночи калабродишь?
Тут Григорий Павлович поведал ему, как у них пропала на берегу рыба и, «вот же шельма кака, не знат он, куды она задевалась?» И ещё спросил старый друг: «не видал ли он чего такого…»
И Никитич в самом деле вспомнил сейчас, что бежала по деревенской улице чья-то собака и тащила в зубах какой-то пакет.
- Я ишше подумал: чево она несёт-то? А потом думаю: кость, наверно, каку-то. Украла где-то, да и несёт… Собака ведь…
Ну, сказал он так и сказал, на это никто сразу внимания не обратил.
Олимпийский чемпион стоял перед ним, как на иголках, не понимая, на какие пустяки они тратят время, когда где-то пропадает народное достояние.
Тут к разговору подключился сам субъект - встревоженный олимпийский чемпион и сбивчиво стал обрисовывать жуткую картину пропажи олимпийских медалей, национального, считай, «достояния России».
- Это же скандал-то какой разгореться может, дорогие товарищи, гордость нашей страны спёрли в российской деревне! За этот вопрос вашему руководству отвечать придётся. Надо иметь это в виду!
- Ну, ладно-ладно, Борис, - урезонивал его Григорий Павлович, - могёт быть и найдётся ешшо, не надоть рано переживать.
Опытный охотник и следопыт Григорий Павлович сообразил сразу, что дело-то, скорее всего, в этой собаке и кроется: сука эта и украла «народную гордость». Только надо теперь её отыскать и отнять у неё медали государственной важности!
- Вася, а чья ето собачка-та бежала тута? – спросил он осторожно.
Никитич сначала просто отмахнулся, потом осёкся… Нутром почувствовал, что друг его нащупал главное…
- Не знай, Гриша, не знай! Хто их знат теперича, в кажном доми кобели, да суки.
- Ну, масть-то ты хоть запомнил? Чёрна, бела, рыжа? У нас в домах других-то и нету.
- Помню я, вроде чёрна она была собака ета… А можа друга кака?
Он призадумался:
- Не, точно: спина чёрна, брюхо бело.
У Григория Павловича, хоть и выпивший он был изрядно, мозг работал справно.
Он присел рядом с другом своим Никитичем и задал очередной вопрос собеседнику:
- Теперя поминайте-ко: у чьей собачки деревенской така вот шкурка?
Односельчане вспомнили только один дом, где живёт чёрно-белая собака, вернее, чёрная, с белым животом. Стоит он у Каменского ручья.
- Живёт там Пётр Ондреич, - сказал Василий Никитич, собака у ёго – кобель, злюшшой стрась, как и хозяин ево Петруша. Лучшее туды не соваться – отгрызет мужицкое хозяйство сразу, да и проглотит. Пастишша, как у ошкуя. Кобелина, страхи Божьи! Матросом кличут вроде…
- Не-е, я туды не ходок, к Матросу етому, - тихо заметил Григорий Павлович и потупился, отвернулся к стенке, - Пусь оне, медали ети…
- Да что вы так-то, что вы! – олимпиец Слесарев сильно заёрзал, стал приплакивать:
- Как же я вернусь теперь в Северодвинск, без медалей-то? Они ведь всему городу принадлежат теперь, не только мне!
- Так-то оно так, конечно, вот пусь теперича город и приезжат сюды, да и боричче тут с кобелями нашими… А оне у нас зубасты… Нам с имя кусачче никак не хочче, - возражал Никитич.
В общем, не пошли они ни к Петру Ондреичу, ни к собаке его Матросу. Наверное, правильно сделали, что не пошли, а то, скорее всего, пришлось бы олимпийскому чемпиону возвращаться в город с некоторыми изъянами в мужском организме…
Настала неловкая пауза: народу не хотелось сражаться за «просто так» со страшными деревенскими кобелями. Стали вспоминать ещё два оставшихся адреса. Выручил Василий Никитич, он выглядел посвежее, не принимал он пока что ничего в этот вечер, и его «соображалка» работала гораздо эффективнее.
- Надо бы совета у Лёни Петрова спросить, - предложил он, - Лёня самолучшой браконьер тута. Всех сук, да кобелей вызнал. Только ты, ето, ты ж знашь Лёнин подход: всё через пол-литру.
Он глотнул в грудь воздуха, внимательно посмотрел в сторону чемпиона и высказал важную мысль:
- Да и нас бы не забыли тоже, мы ведь тоже кое-что решам в этих вопросах.
Олимпийский чемпион отреагировал правильно, он сделал шаг вперёд и быстро отчеканил:
- А я, в свою очередь, незамедлительно отреагирую на вашу инициативу…
Тем временем подошли они к жилищу Леонида Петрова, егерю местного охотхозяйства, вызвали его на крылечко и объяснили суть дела. В таких случаях Лёня реагировал быстро.
С этого момента проблема стала разрешаться как-то энергичнее и в нужном направлении. Лёня, получив от бывшего спортсмена соответствующее материальное вознаграждение в виде пол-литровой бутылки «Поморской», выразил полную готовность участвовать в поиске украденной сёмги и в самом деле активно в этом поучаствовал.
Путём блиц-опроса местного населения, а конкретно двух доярок, возвращавшихся домой с вечерней дойки, скоро выяснилось, что из двух оставшихся чёрно-белых собак одна принадлежит интеллигентнейшей школьной учительнице, и она столь же скромна и интеллигентна, как и её хозяйка, и никогда, ни при каких условиях, не стала бы воровать чужую рыбу. Эту собаку тоже пришлось исключить из списка потенциальных воришек.
Осталась одна, последняя сука, которая оказалась подлинной сукой в прямом и переносном смысле.
Во-первых, у неё уже была устойчивая репутация воровки, и было странно, что, группе поиска, с самого начала никто об этом не сообщил, поэтому некоторое время было потеряно напрасно.
Во-вторых, им кто-то из местных, вероятно, разбуженных излишней суетой на улице, выдал страшно интересную информацию о том, что собаку зовут Найда, что от её воровской сущности страдает вся деревня, в том числе и хозяин её, и вся их семья, потому что она не заходит в дом, без того, чтобы чего-нибудь из него не утащить, даже если ей это совсем не нужно.
А самое интересное, люди поведали, что совсем недавно Найда ощенилась и кидается на любого, кто косо поглядит на её щенят. Что живёт она под хозяйским домом и зорко охраняет и своих щенят, и свой дом. Щенки её, стало быть, живут вместе с мамой…
Может быть, сука эта сама страдала от своих дурных воровских наклонностей, но куда было деваться от зова самой Природы? И так понятно, что Природа сильнее её.
За этой полученной информацией высвечивалась устрашающая перспектива: надо обязательно лезть под дом, потому что было совершенно ясно: медали в украденном пакете, а пакет, конечно же, тоже под домом, потому что там Найда со своими щенятами…
И вот уже встал перед группой поиска вопрос: как отделить награды от этой злобной воровки, которая – ясное дело - не даст людям проникнуть под дом и отыскать там пакет с медалями.
Вопрос у чемпиона был ещё такой: с какого это лешего собаке Найде потребовалось воровать сами олимпийские медали? Они же не мясные и не рыбные, они – металлические. А металл собаки не жрут…
- Э-э, тут сображать надоть, - покачал головой Никитич, - пакет-то твой с медалями рядом с авоськой был, где и рыба тоже лежала. Вот медальки и запахли…
Борис Слесарев все время, пока обмозговывалась вся эта ситуация, прохаживался около группы и, тихо постанывая, выговаривал одну и ту же мысль: надо отыскать его медали, надо их отыскать! Своим нытьём он сильно нервировал членов группы, и без того находящихся в возбуждённом состоянии.
Одна беда соседствовала с другой: он вспомнил, что и медали, и рыбку золотую – сёмужку – положил он в одну «авоську», хотя и завёрнуты были в разные пергаментные бумаги. Поэтому собака и утащила всё зараз, всё в той «авоське» и находилось.
- Теперь, наверно, там клочки одни бумажные и остались от рыбы той, -такие тревожные мысли одолевали чемпиона. – Ладно, лишь бы медальки мои спаслись…
Вовсю стояла тихая летняя ночь, деревня мирно дремала в неге бело-сиреневых сумерек, в небе висели плавающие столбы комаров и мошкары. Словно острыми стрелами их пересекал стремительный полёт летучих мышей, бесшумно вонзающихся в мириады насекомых и всякий раз уносящих обильную добычу.
Поисковикам тоже надо было бы давно угомониться и мирно лежать в постельках под бочками тёплых жёнушек, но сверкающий отблеск олимпийского огня, зажжённый заслуженным мастером спорта Борисом Слесаревым, и обещанная им высокоградусная компенсация не давали добросовестным мужикам возможности всё бросить и уснуть. Они толкались около дома и продумывали острую операцию по спасению олимпийских медалей, которые в самом деле были достоянием всего Советского Союза и всего нашего народа!
- Ребята! Надо найти мои медали! – звал на подвиг унылый голос чемпиона Олимпийских игр Бориса Васильевича Слесарева, теряющего надежду на возвращение своих наград, где-то сейчас валяющихся среди собачьей шерсти и всякого там мусора под каким-то деревенским домом в просторах неоглядного Архангельского Поморья, - да побыстрее бы надо! Может, уж изгрызла их эта сучара, медальки мои…
Над просторами Летнего берега Белого моря во всю его ширь распахнулась прозрачная, мирная светлость белой ночи. И, если смотреть на внешнюю безмятежность морского умиротворения и спокойствия, лежавшего над деревней и над всей природой, можно было бы с удовлетворением порадоваться тому, как же отрадно жителям этой деревни проживать в столь мирной обстановке, в такой счастливой деревушке!
Однако же знаем мы из классической литературы, да и из реалий нашей совсем иногда нерадостной жизни, что далеко не всегда безоблачность внешней картины соответствует внутреннему её содержанию. И это было действительно так.
Около дома, где жила Найда, кипели форменные страсти. Бывший олимпийский чемпион и бывший (может быть) обладатель наград высшего олимпийского достоинства Борис Васильевич Слесарев очень сильно нервничал. На глазах у него (так ему казалось) пропадали самые важные вещественные результаты всей его деятельности – его спортивные медали, предмет его заслуженной гордости! Притом, как и куда они пропали? Люди бы поняли, пожалели бы его, если бы их у него, допустим, украли или, если бы кто-то отнял их силой… Даже, если бы, в конце концов, он пропил их, находясь в крайней нужде или в отчаянии…
Для людей это было бы понятно, люди бы простили его, пожалели бы…
А тут… собака украла… «А ты сам-то куда глядел? – спросят. - Как допустил такое?»
Слесарев зажмуривал глаза и очень нервничал. Ещё он искал аргументы, как активизировать поиски?
Под стеной зияла дыра, которая вела в собачье логово, – Найдино убежище. Словно пулемётная амбразура, из которой может шмальнуть пулемётная очередь. Как заставить людей ползти туда, да ещё и отнимать у зверюги пакет с рыбой? Голову только просунешь – а там перед тобой страшная собачья морда с клыками, как у волка. Это же смертоубийство! При одной только мысли озноб по телу проходил… Нет, он сам туда не сунется, даже за своими олимпийскими медалями…
Надо бы людей как-то стимулировать, что-то придумать бы для них заманчивое…
Может, разориться совсем и предложить мужикам ещё по одной бутылочке? Это мысль неплохая, надо бы её обсудить. Вдруг прокатит?
И он собрал совещание.
Все участники его категорически отказались даже думать о том, чтобы заползать под дом и добывать там олимпийские награды.
- Мамка тамогде с деточками своима, со шшеночками поляживат, а мы подползать к ей будём, зверине эдакой… Не-е-е, мы не подпишемся, - заявили оба: и Василий Никитич, и Григорий Павлович, - хоть ты и по литры нам нальёшь.
А Лёня Петров тоже головой кивнул – значит, поддержал.
- А тогда как мне? Чё делать-то? Подскажите, мужики, вы тут местные.
Опять выручил Василий Никитич. Вот уж светлая голова!
- Дак это, надоть Ондрея Лексеича, хозяина просить, он тутогде главной, Найда-та егонная ведь собачка. Ежели он вопрос не решит, тогда больше некому.
-Кха-кха, - кашлянул Григорий Павлович и встрял в разговор, - а чего это мы сразу-то хозяина не спросили, стоим тут рассусоливам, хорошо, не прогонил нас…
- Дак, он это, принял вчерась манёхо, видал я, спит, кабудь…
Вот тут, в этом самом месте, словно из пепла начал подниматься совсем ещё недавно поверженный чемпион Олимпийских игр, осознавший, что дело его как будто не совсем ещё пропало: хозяин суки Новосёлов – это единственный, кто может решить вопрос!
- Дак, надо бы разбудить его, товарищи дорогие. Собака только его и послушает.
- Да, не, несподручно кабудто, припёрлись мы без спросу и начинам человека будить… Несподручно…- вяло и как-то неуверенно возразил Григорий Павлович.
Но олимпийские чемпионы видно, что, ребята настойчивые, упорные. Борис Слесарев уже взял разгон:
- А я уж, братушки, ничего не пожалею! Давайте будить хозяина…
И в дом к Андрею Алексеевичу Новосёлову, бывшему заведующему местной маслобойкой, стала ломиться группа, состоящая
